Как обычно, параллели с современностью захватывающие. Шаблон против Поиска, классическое дерби, вечный матч, "Реал" - "Барселона"...
"...Маша Виноградова и Паша Калинина прислали письмо: просят не включать симфоническую музыку в программы – она интересна только узкому кругу специалистов, а народу она не нужна, народ ее не принимает. И редакция им как могла объяснила, почему они не правы. А таких Маш и Паш много, и к кинематографу они относятся так же".
СНИМАЯ «БЕГ ИНОХОДЦА»
Интервью А. Липкова с оператором Сергеем Урусевским, 1968
"Снимаешь не для кого-нибудь, а для себя. Я убежден, что только «для себя» и можно создать то, что станет искусством".
- Мне всегда интересно не фиксировать сторонним взглядом происходящее, а активно вовлекать зрителя в то, что происходит на экране. Но многие никак не хотят видеть драматургических возможностей изображения. Стало как-то привычным смотреть на режиссуру как на работу с актером. А все остальное в картине как будто дело уже не режиссера, а кого-то другого.
Вот Райзман – великолепный режиссер. Бесспорно. Но есть режиссеры и иного плана. Калатозов например. Он смотрит на изображение не сточки зрения того, красиво это или некрасиво снято, а с позиций выражения в пластике задач драматургических. Мы с Калатозовым в этом плане полностью понимали друг друга и главные наши кинематографические принципы вырабатывали совместно.
- Активная, сопереживающая камера, о которой вы говорите, - это, собственно говоря, автор, рассказывающий о событии.
- В общем-то, да. Но дело в том, что автор может по-разному рассказывать. Он может быть сторонним наблюдателем, а может, напротив, активно вторгаться в течение рассказа.
- Но, пожалуй, в сегодняшней режиссуре преобладает другая тенденция – как бы прятать от зрителя активность средств, воздействующих на него. Чтобы ему казалось, что это он сам по себе испытал именно эти чувства, пришел именно к этим выводам. Отсюда снова тяга к статичным кадрам, общим планам…
У меня такое ощущение, что сейчас самая страшная опасность для кино в том, что картины, грубо говоря, делаются по общему шаблону. Вот имеется сценарий: режиссер приступает к работе, набирает актеров, актеры играют, оператор снимает. Получается картина – она не может не получиться. Не хочу называть фамилии, но таких картин бесчисленное множество, основной поток. А это, с моей точки зрения, вообще не искусство – даже не плохое искусство, а просто никакое. Понимаете, художник – не тот, кто держит в руках кисть и палитру, а тот, кто мыслит образами. А сколько у нас людей, которые не идут дальше срисовывания того, что видят. Такие вот копиистские фильмы делать спокойнее и проще – тем они и опасны. А когда появляется какой-то новый, ищущий автор, со своей точкой зрения, быть может, неожиданной для других, с каким-то своим внутренним своеобразием, то, вместо того чтобы радоваться этому, напротив, пугаются. Зачем все это, когда можно сделать по старинке, «простенько, но со вкусом». Один ответственный товарищ очень недовольно сказал на просмотре материала моей картины: «Вечно вы снимаете не так, как все»…
И то же однобокое понимание режиссуры исключительно как работы с актером. Конечно, работа с актером всегда будет входить в задачу режиссера. Только и работа с актером может строиться по разным законам. У нас привыкли всюду играть по меркам психологической драмы. А если это не психологическая драма, если это стихи?
- Поэтическому кинематографу психологизм даже вреден. Есть вещи, где не нужно развитие характера, где он статичен, - античная трагедия, к примеру.
- Да, всегда нужно знать, в каком жанре ты работаешь. И когда жанр определен, когда он ярко выражен, тогда все становится на свои места. Тогда актер, «не играя», будет гораздо больше выражать, чем в каком-то другом фильме, где режиссер «хорошо работает с актером».
«Неотправленное письмо» только испортили тем, что пытались сделать героев не «силуэтами», дать развитие их образов. Не нужны там были все эти бытовые детальки. Какая это могла бы быть картина!
Но вот Смоктуновский стоит на другой позиции – он считает, что актеры в «Неотправленном письме» играют не то и не так, как нужно было в этой картине. А помешали им Калатозов, ну и, конечно, я. То есть режиссер и актеры шли разными путями. И вот из-за того, что актеров не послушались, фильм не удался и не имел должного признания.
А по-моему, дело тут совсем в ином. Даже при том, что фильм получился не таким, каким должен был быть, не признания не было у него, а кассового сбора, что совсем не одно и то же.
Вот сейчас на Экспериментальной студии пытаются ввести оплату создателям фильма по числу зрителей, которые его посмотрели. По-моему, это полный абсурд. Скажем, стихи издают меньшим тиражом, чем прозу, но разве из-за этого их можно считать литературой худшего сорта? Детектив всегда соберет больше зрителей, чем фильм поэтический. Или комедия – я сам с удовольствием пойду ее смотреть, под настроение, когда хочется как-то отдохнуть. Потом, это вовсе не значит, что детектив и комедия – это всегда заведомо ниже уровня настоящего искусства. Могут быть вещи совершенно замечательные по линии художественного качества. Комедии Чаплина – разве это плохо? На него всегда повалят валом, и этому можно только радоваться. А вот «Рублев», по-моему, обречен на провал.
- Вы думаете?
- Мне кажется, да – с точки зрения кассовой, конечно. Но это совсем не «сложный» или «трудный» кинематограф, как это сейчас именуют в дискуссиях. Что значит «трудный фильм»? Для кого трудный? Трудный для какой-то определенной части зрителя, не подготовленной к восприятию искусства. Ну а если отвлечься на минуту от искусства: Маркса легко читать? Или статьи по каким-нибудь специальным вопросам? А сколько надо биться, чтобы понять и решить какие-то формулы математические? Во все это надо углубиться, понять, постичь. И для всех очевидно, что в науке иначе не может быть.
А вот в искусстве считается, что все должно быть непременно просто и ясно. Но такого не может быть! Вот по радио недавно была передача – шел разговор о музыке. Маша Виноградова и Паша Калинина прислали письмо: просят не включать симфоническую музыку в программы – она интересна только узкому кругу специалистов, а народу она не нужна, народ ее не принимает. И редакция им как могла объяснила, почему они не правы. А таких Маш и Паш много, и к кинематографу они относятся так же.
Вот вы употребили по отношению к фактуре слово «киношная». У нас и кинематографистов называют – «киношники». Наверное, так не случайно пошло. Не то чтобы в этом было особое пренебрежение, но, во всяком случае, ощущение чего-то второстепенного. Вот литература или музыка – к ним с полным уважением. Человек может сидеть в консерватории, ничего не понимать совершенно, но многозначительно кивать головой: «Это да! Это Шостакович!»
А «киношка» должна развлекать и увеселять. Давать государству деньги – как водка. Уже в газетах пишут, что нельзя выполнять план за счет водки. В магазинах с этим как-то пытаются бороться. А в кино – нет. Если в картине 2400 метров, значит, она уже хороша, ее всякий директор возьмет, потому что сеансов больше получится. Но нельзя искусство переводить на деньги! Это неправильно. Это самое страшное. Мерить качество фильма кассовым сбором – глубочайшее заблуждение. Есть же картины разных жанров. Заранее известно, что одни жанры «обречены на успех», другие – заведомо нет.
Кинозритель как-никак привык к достаточно примитивной форме. У Айтматова форма сложная, образы поэтические. «Смеялась под солнцем зеленеющая трава…». Можно ли перевести это на экран буквально? Все равно ничто не будет смеяться. Это нечто непереводимое. Это отношение автора к природе, выраженное метафорическим образом, который, быть может, и не произведет впечатления на рядового читателя. Но с этого вообще и начинается искусство – с того, что трава начинает смеяться. Я говорю не о буквальном переводе литературных образов, а о видении мира.
Как же быть в кинематографе? Обойтись простым описанием, лишь бы все было примитивно понятно? Ведь есть зритель, который перестает воспринимать фильм, как только возникает экранная форма чуть более сложная, чем та, к которой он привык. Он не хочет думать о кинематографе. Он пришел отдохнуть, развлечься, провести вечер с девочкой.
И все равно все новое, талантливое, неожиданное всегда воспринимается с настороженностью. К новому надо привыкнуть точно так же, как привыкаешь к незнакомому собеседнику, который поначалу показался странным. Где-то я читал, что когда Маяковский написал «150000000», поэма не понравилась, - ее даже издавать не хотели. Дошло до Ленина – он сократил тираж и сделал приписку: «Для чудаков».
- Сергей Павлович, вы бы рассказали о том, что будете делать в картине «Бег Иноходца». О каких-то решениях, которые у вас уже определились…
- Нет, лучше об этом не надо. Я это не люблю. Нам дай Бог время окончить фильм, а каким он получится – вы уж это сами на экране увидите. Сроки очень поджимают. А картина безумно сложная. И, чтобы снять выразительно, нужно время. Куда как проще взять хороших актеров, и они вам наговорят: кадр снял – сто метров, даже и репетировать не надо. Так многие и делают. Бабахают сплошняком диалоги, перевыполняют план, молнии по всей студии висят.
Когда мы снимали длинными кусками, как в «Я - Куба» - там бывало всего три кадра на часть, - то по этому поводу упражнялись в остроумии. «Цирк», - говорили. Потому что длинная панорама, и туда она идет и сюда, и вверх и вниз. А теперь опять острят. Очень им смешно, что снимать будут короткими кусками.
- У вас в фильмах есть кадры, где изображение теряет определенность контуров, превращается в движущийся ритм пятен, бликов – так сказать, в абстракцию. Мне кажется это очень интересным как путь к выражению в кино отвлеченных понятий – «отчаяние», «одержимость»… это получалось у вас подсознательно?
Что-то, быть может, и подсознательно. Но в основе, конечно, сознательно. Внутреннее состояние человека отражается в том, как он воспринимает мир. Так почему бы не показать это на экране? Здесь «абстракция» становится способом передачи вполне конкретного человеческого переживания. Не надо ее бояться.
Есть люди, которые не хотят понимать пластический, изобразительный язык кинематографа. Как ни странно, подчас они очень любят живопись. Один знакомый недавно очень хвалил мои картины. И я был страшно удивлен, потому что знал, что фильмы мои ему не нравятся. Но ведь по сути это одно и то же, автор тот же, его взгляд на мир тот же.
Как же можно хвалить одно и не принимать другое? Ведь художник един во всем, что он делает. Через полотно холста или полотно экрана он выражает свои идеи и мысли. И должен быть верным себе, своей совести, не кривить душой и не пресмыкаться.
Надо делать все открыто и честно, абсолютно откровенно. И если художник смотрит на все это чистыми глазами, то точно так же воспринимает это и зритель, - естественно, зритель подготовленный. Есть и такие, которые в «Венере» Джорджоне видят только то, что она голая. К восприятию искусства человек должен быть подготовлен.
Нельзя примитивно считать, что раз искусство принадлежит народу, то всем все должно быть разжевано до полнейшей ясности. Не всякий построит космическую ракету, не всякий поставит картину. У каждого зрителя есть своя профессия, в которую художник не вмешивается, не пытается учить, навязывать свое мнение. А вот по поводу искусства считают необходимым высказываться все. Все рассуждают с чувством глубокого знания предмета. Может быть, так и надо, хотя я в этом не уверен. У каждого, конечно, должно быть свое мнение, и, естественно, что его хочется высказать – ведь искусство каждого волнует, задевает за живое. Только вот категоричность суждения меня всегда оскорбляет. Ну, если бы человек сделал оговорку: «Так мне кажется», «Это мое восприятие». Нет, он сразу же вещает от имени всего народа, не меньше…
Конечно, искусство создается для народа. Но я ведь тоже частица народа. И потом, что такое «народ» - безликая масса, что ли? Он ведь тоже, между прочим, совершенно разный, состоит из людей разных вкусов, интересов, разного уровня культуры…
Я в детстве очень любил шоколад. Теперь, конечно, к нему остыл, но тогда испытывал чисто физическое наслаждение. Потом, когда смотрел спектакли Мейерхольда, у меня было то же, чисто физическое ощущение наслаждения. И сейчас, когда я снимаю, у меня вдруг возникает то же детское чувство, будто ем шоколад. Я просто получаю удовольствие. А когда получаешь удовольствие, работа идет. И наоборот, как только настроение испортится, уже ничего хорошего не получается. Делать кино можно только с хорошим настроением, с полным сердцем, с верой в то, что снимаешь. Снимаешь не для кого-нибудь, а для себя. Я убежден, что только «для себя» и можно создать то, что станет искусством.
[свернуть]
